Визг тормозов, толчок, глухой звук удара – я проснулась. В салоне автобуса зажегся свет, люди засуетились. Не сразу поняла, что происходит: за окном в предрассветной темноте белели заснеженные сопки, точь-в-точь как в окрестностях Мурманска. Всего несколько часов назад, сняв куртку и шарф, я наблюдала за двумя пеликанами, грациозно качающимися на волнах Эгейского моря. И тут такой контраст – снег и сопки.

Слетели последние признаки сна. Проследив за людьми, которые выбегали из автобуса под тревожное бормотание, я заметила за окном темный автомобиль, который впечатался в отбойник. Повезло: перед машины был несколько смят, но внутри никто не пострадал. Ограждение не позволило скатиться с высокой дорожной насыпи, иначе все могло закончиться трагически. В эти дни на Турцию обрушился мощный снегопад, извилистые трассы стали особенно опасными. Ничтожен человек, когда природа гневается.

Увиденное заставило меня отказаться от первоначального плана арендовать по примеру узбекистанской вылазки автомобиль, чтобы за два полных дня посетить как можно больше знаменательных мест. Субличность рискующего ницшеанца уступила место благоразумию: пейзажи Каппадокии, конечно, невероятно красивы, но мне бы не хотелось лицезреть их последними в своей недолгой жизни.

В стамбульском хостеле я слышала много клеветы в адрес зимней Каппадокии, особенно от русских. Все ждут магии воздушных шаров, старательно размноженных в фоторедакторе. Подумаешь, христианские храмы VIII-XII веков, каким-то нечеловеческим трудом обустроенные прямо внутри горной породы. А ведь по сохранности фресок наши немногочисленные церкви домонгольского периода во многом им проигрывают. Как я поняла из разговоров, горе-путешественники смотрели только окрестности национального парка Гереме, даже не догадываясь, сколько всего удивительного находится в радиусе сотни километров. Пешком такое расстояние не осилить, без автомобиля в Каппадокии и правда делать нечего.

Полиция и скорая приехали достаточно быстро, но время прибытия автобуса в Гереме существенно подвинулось. Тысячи километров отделяли от родных, которые, в очередной раз смирившись с моей авантюрой, ждали короткого сообщения, что я не в плену у курдов. Интернет в автобусе не работал, поэтому я попыталась попросить девушку-соседку раздать мне доступ к сети. Она совсем не говорила по-английски, лишь что-то лепетала в ответ на мою просьбу. Я не поняла ничегошеньки, кроме слова «иншалла». Дело пошло на лад, когда я переключилась на русский язык и стала медленно втолковывать, что мне нужно.

У нас настолько наладилась коммуникация, что меня даже угостили пачкой печенья. Я не стала отказываться. Из всей женской части автобуса только мы вдвоем сидели с непокрытой головой. Помню, она вошла в автобус ночью на одной из станций вместе с причитающей ханум в традиционной мусульманской одежде. Та прощалась с каким-то мужчиной (видимо, мужем) и казалась безутешной в своем горе. Но слезы высохли и причитания прекратились, стоило автобусу тронуться. Мечта традиционалиста.

Аховые виды. Я смотрю сквозь грязные стекла на разворачивающуюся панораму так, будто это качественно отрисованный видеоряд. Кажется, что здесь почили несколько гигантских крокодилов, и старания снега скрыть от любопытного взора их рельефные спины были абсолютно напрасными. Я многое видела, и потому думала, что меня невозможно больше ничем удивить. Заблуждалась.

Такими пейзажами Каппадокия обязана в первую очередь вулканам. Несколько тысяч лет подряд природа настойчиво вытачивала из мягкого вулканического туфа причудливые изваяния – останцы. Грибообразные шляпки на них являются более плотной базальтовой породой, защищающей основу от выветривания. Климат здесь весьма суров: вода, ветер и перепады температур продолжают менять очертания Каппадокии по своему усмотрению.

Центральная улочка Гереме напоминает рождественскую открытку. Вдоль арыка – водного канала – торчит несколько хвойных деревцев и тянется лентой плешивенькая кустовая изгородь. Желтые двухэтажные дома тоже сделаны из туфа. Над ними возвышаются массивные скалистые столбы с окошками и дверями – внутри тоже обустроили жилье. Они похожи на каменные грибы, которые благодаря стараниям людей обрели застывшие в немом возгласе лица.

С погодой повезло: крепкий морозец, слепящее солнце. Я похвалила себя, что догадалась взять солнцезащитные очки. Душа требовала сфотографироваться со всеми доступными глазу объектами, но прежде предстояло зайти в хостел, оставить там тяжелый рюкзак и утеплиться – признаюсь, к суровому минусу я не была готова.

Ресепшн располагался на третьем этаже. Из панорамных окон открывался вид на крокодильи спины, которые я наблюдала из окна автобуса. Меня же заселили в какую-то конуру, которая бонусом почти что не отапливалась. Ее самой странной деталью была крошечная туалетная комната с душевой лейкой и стоком аккурат посередине потолка и пола соответственно. С таким функционализмом я еще не встречалась.

Английским в Каппадокии владеют относительно хорошо, ведь он приносит деньги. Есть определенное сходство с курортами юга Турции, на которых мне довелось побывать в детские годы. Продажа там шла так же бойко. Мои входящие в привычку упражнения в искусстве пантомимы и мощных фразах на смеси всех знакомых и незнакомых языков не оценили по достоинству: в первом же магазине продавец, выслушав с прищуром мучительно исторженную белиберду, воскликнул «what???»

За первый день я посмотрела Долину голубей и монастырский комплекс Кызлар с потрясающими фресками IX-XII веков. Началось все с долины, откуда открывался отличный вид на жилую часть Гереме. Кто-то оставил сломанный стул для помешанных на фотосессиях туристов. Я не упустила такой возможности, хотя непринужденно расположиться на нем было не самым простым делом.

Монастырский комплекс, основанный спасавшимися от религиозных преследований христианами, вызвал неподдельный восторг, хотя из двух десятков скальных церквей для посещения были доступны лишь восемь. Лучше всего изображения сохранились в тех помещениях, куда проникало меньше света. Как я узнаю позже, в раствор для фресок добавляли голубиные яйца – эти птицы обитали и обитают здесь в каком-то невероятном количестве. Применение для разных целей им находят почти что универсальное (тут обойдемся без деталей).

Везде запускала дрон: с высоты причудливые пейзажи были похожи уже не на крокодилов, а на какой-то десерт вроде «Графских развалин». Не исключено, что такие ассоциации возникали из-за голода (помню, в Париже все аккуратные кусты-пирамидки напоминали голодной мне гигантские шоколадные трюфели, которые еще больше распаляли аппетит).

Не упустила возможности погладить лошадей. У меня с ними особые отношения: всегда выбираю самых строптивых. На Алтае носилась по горам галопом, готовясь повторить изображение Бонапарта на перевале Сен-Бернар. В Дагестане происходило примерно то же самое, только резвый скакун не отвлекался на препятствия вроде горных рек. Этот раз наверняка не стал бы исключением. Подошла ближе к одиноко стоящему белоснежному коню, тот зашевелил ушами, потом охотно повернул ко мне морду и уставился умными глазами. Когда у нас уже был налажен контакт, турки, занятые другими лошадьми, в ужасе закричали мне, что это может быть небезопасно. Пришлось довольствоваться теми, на кого указали.

Затем я расширила культурную программу, решив взобраться к церквям, не связанным с музейным комплексам. Их фрески были не менее красивы, только вокруг меня не ходили подозрительные надсмотрщики, мешающие фотографировать украдкой. Подъем был достаточно крутым, поэтому на спуске пришлось проявлять чудеса акробатики. Возле одного из таких храмов заметила следы не то крупной собаки, не то волка. Они уходили вверх, где я не могла ничего увидеть. Солнце закатилось за горизонт, зажглись огни вокруг темневшего вдали замка Учхисар. Красота видов завораживала, но нужно было возвращаться.

Утро превратилось в испытание. Холод в номере стоял лютый. Я встала в пять и, завернувшись в одеяло-кокон, просеменила к окну. Просканировала взглядом небо – ни одного шара. Еще накануне выяснила, что шары из-за погоды запускать не планируют. Их и правда не подняли, но я не особо расстроилась. Дальше последовало то, что я назвала операцией по растопке душа: какие условия, такая и эксплуатация. Пока с потолка лился поток кипятка под аккомпанемент густых паров, я размышляла (параллельно подпирая дверь в душевую, чтоб никто не вздумал воспользоваться результатом таких стараний раньше меня), как спастись от простуды, которой грозила промерзшая комната. Ставка вновь была сделана на одеяло-кокон и фен, который удалось раздобыть на ресепшне с помощью пантомимы.

К девяти утра за мной заехал микроавтобус – решилась-таки на однодневную экскурсию. Это был вынужденная мера: терпеть не могу организованные групповые выезды. Как минимум потому, что я мешаю всем и все мешают мне. Ничто так не бесит окружающих в условиях лимитированного времени, как мои полеты на дроне, выверенные движения йога с фотоаппаратом, сотни тысяч вопросов о какой-нибудь «ерунде» и миллион раз повторенная фраза «сфоткай меня тут». Во всей этой суете я нередко забываю смотреть глазами (а не через видоискатель) на те вещи, ради которых подалась в такую даль. Приходится напоминать себе об этом. И все же мне открывается нечто большее – ракурс с высоты птичьего полета совсем иной. Кайф!

Повезло: на экскурсию отправилось всего четыре человека, не считая гида и водителя. Все они радовались дрону как малые дети и ласково называли его mosquito – кличка же Жужжи давалась им с огромным трудом; попытки произнести ее доводили меня до гомерического хохота.

Сначала мы смотрели замок Учхисар – одно из крупнейших фортификационных сооружений внутри скалы, известных со времен хеттского периода. Оттуда же открывался чудесный вид на создателя рельефов крокодильих спин – вулкан Эрджияс. Он грозно навис над горизонтом, приодевшись в бледное облако, которое безуспешно пыталось вырваться из его плена и улететь по своим делам.

Затем мы отправились к подземному городу Каймаклы – крупнейшему в своем роде. Покинутые подземные города, где ранние христиане прятались от религиозных гонений, начали обнаруживать только в XIX веке. Они опускались вглубь земли на несколько этажей, имели вентиляционные шахты, колодцы, храмы, помещения для хранения зерна и содержания домашних животных.

Узкие переходы, ведущие к поверхности, в случае опасности перекрывались тяжелыми каменными дисками – изнутри их мог закрыть даже ребенок, а вот справиться с такой дверью извне было невозможно. Я очень легко ориентируюсь в пространстве и не жалуюсь на топографический кретинизм, но эти ходы сводили с ума: если бы не наличие проводника, там можно было бы остаться навсегда.

Следующим пунктом программы стала долина Ихлара. По пути я любовалась вулканом Хасан – в распоряжении было все лобовое стекло. Спящий старец, младший брат Эрджияса (так говорят местные), выглядел мощно и опасно. Ветер то и дело пытался хоть немного сдуть с вершины снег: со стороны же казалось, что это сонное дыхание великана заставляет сугробы невесомой пудрой разлетаться в стороны.

Каньон Ихлара не вызывал во мне никаких особенных чувств, пока mosquito Жужжа не поднялся на высоту 300 метров. По опыту поездки на Алтай, где солнце перебивало изображение на экране так же нещадно, я спряталась внутри микроавтобуса и уже оттуда следила за полетом дорогого сердцу mosquito. С высоты каньон напоминал глубокую морщину, протянувшуюся змеей на лике Каппадокии. Морщины для человека – суровое напоминание старости о грядущем покое. Для вневременных явлений они играют иную, диаметрально противоположную роль. Если заглянуть внутрь каньона, спустившись на 150 метров, он удивит оазисом буйно растущих деревьев и мутной речушки. Поговаривают, там царит другой микроклимат, из-за чего ландшафт так разительно отличается от вулканических пейзажей. Зимой контраст не так заметен, но это не отменяет красоты разлома.

Монастырь Селиме – самое крупное религиозное сооружение Каппадокии –запомнился мне наиболее ярко. Он возник в VIII веке, в кризисное для Византии время: империя вела войны с арабами, подавляла многочисленные восстания. Церкви и кельи с колоннами, арками и куполами были созданы внутри туфовой породы, от которой отсекалось все лишнее. Под действием воздуха порода затвердевала, затем ее украшали фресками. Меня поразила точность и стройность исполнения: нужно было великолепно представлять результат, прежде чем браться за кирку.

Когда многочисленные помещения были исхожены вдоль и поперек, я решила запустить Жужжу. Лопасти расправлены, дрон лежит на вытянутой руке, сигнал GPS пойман – готовность к взлету номер один. И тут я слышу, как с верхней площадки звучит вопрос, адресованный какому-то типу, спускающемуся по тропинке уровнем ниже (видимо, гиду). Спрашивают о том, можно ли здесь быстренько запустить коптер. В ответе звучит сомнение, но после недолгого колебания гид разрешает своему донатеру немного полетать с условием, что он уже уходит, ничего не знает и ничего не видел.

Естественно, на последних словах я взмываю в воздух аки стриж. Горе-дроновод и его гид смеются под удаляющееся жужжание винтов. «Если новичок, – думаю я, – не рискнет запускать, струсит». Но немец был не робкого десятка. Запустил свою пташку с руки, как и я. Оказалось, он летает на запасном коптере, поскольку дорогой аппарат на скорости под 100 км/ч был укокошен туфовым столбом пару дней назад. Я перекрикивалась с ним, координируя высоту, и переживала, как бы не случился misunderstanding: оплакивать свой нежно любимый дрон не входило в мои планы.

Полет прошел успешно, но испытания на этом не закончились. На этот раз они предназначались моей силе воли. Возле смотровой площадки на Долину голубей находился большой ювелирный магазин – стандартная практика для подобных туров и моя ахиллесова пята. Там пообещали экскурсию по драгоценным камням Турции, и я, уже догадываясь о предстоящем похудении кошелька, смиренно отправилась смотреть на камни и слушать диковинные рассказы о том, как их добывают и обрабатывают.

Поначалу держалась молодцом. Слушала про возраст бирюзы, кивала, улыбалась. Но когда дело дошло до изумрудов, стойкость и выдержка покинули меня. Не помню, как на моем пальце оказалось то кольцо: белое золото, бриллианты и огромный круглый изумруд, прозрачный как слеза. Это была любовь с первого взгляда.

– Сколько? – предательски дрогнул мой голос.
– Две тысячи евро, – прозвучало в ответ.

Я знала, что с турками можно торговаться, сбивая цену чуть ли не в два раза, – это неотъемлемый ритуал местной торговли. Знала и то, что для такого чистого натурального изумруда тысяча была бы адекватной ценой. Шепот разума, пробивающийся сквозь чары зеленых переливов, донес до меня мысль, что это кольцо должно как можно скорее скрыться из виду, чтоб не соблазнять меня, а я для этого обязана придумать ему как можно больше недостатков. Пришлось убеждать продавцов, уже вошедших в раж, что изумруды блекнут в белом золоте, что мне не по душе какое-то несуществующее вкрапление, что изумруд слишком уж торчит, а бриллианты, наоборот, некрасиво втоплены.

От кольца я отделалась вполне успешно, но с пустыми руками все же не ушла. Добычей стала подвеска с султанитом – редким камнем, меняющим цвет в зависимости от освещения. Торг был настолько жарким, что в нем пришлось участвовать владельцу магазина. Под фразу «ай, баян, ты нас разоришь» я украсила шею добытым в словесной схватке сокровищем и, довольная собой, вышла из злополучного магазина. Через несколько часов автобус уносил меня вдаль от Гереме в Бурсу – первую столицу Османской империи – где я с таким же успехом продолжила сражаться уже за шелка.