Поезд Москва-Псков. Строю большие планы на гарантированную мне билетом нижнюю полку (накануне поездки поспала всего четыре часа), но мужик с местом надо мной никак не хочет наверх, сидит смотрит в телефон. Через какое-то время его девайс издает жалобный писк, вздрагивает и издыхает от недостатка питания – я же получаю вожделенную полку в полное распоряжение.

Просыпаюсь ночью от того, что кто-то тормошит за плечо. «Девушка, это ваш телефон?», – спрашивает полицейский (а это был самый настоящий полицейский), указывая на уже знакомый девайс. Показываю пальцем на верхнюю полку и роняю голову на подушку. «Мужчина, уберите, могут украсть», – заботливо басит полицейский. Немного возни – и телефон исчезает в бездонном бауле своего владельца. Ну а желание спать уходит от меня вместе с блюстителем порядка. Долго смотрю в окно и наконец погружаюсь в сон.
В полшестого пытаюсь перевернуться на другой бок – и не могу. В ногах сидит крупногабаритный герой вчерашнего вечера и нещадно эксплуатирует телефон (он выходил не на конечной, поэтому проснулся пораньше). Такое беспардонное вмешательство в личное пространство взбодрило меня лучше двойного эспрессо. Зашнуровываю обувь и иду к туалету, чтобы опередить ватагу потенциально прекрасных (утренние получасовые процедуры невероятно меняют человека!) дам.

Не тут-то было. Две кабинки заняты, а у зеркала стоит тетка с утюжком и крутит себе локоны, мурлыча что-то попсовое. Жду минут двадцать, пока из одной кабинки не выходит мадам при параде: с роскошной укладкой работницы бюрократической организации, с парой пушистых полотенец и саквояжем косметических средств. Выражение лица такое, будто сейчас скажет: «Деееевушка, здесь электронная очередь, возьмите талончик, пожалуйста, и ждите, когда ваш номер появится на табло».

Псков. Первое впечатление


Конечная. По-джентльменски пунктуальный поезд останавливается напротив одного из позорнейших мест истории России – на этой железнодорожной станции Николай II отрекся от престола. Да, царь подписал манифест об отречении именно здесь, в Пскове, а не на станции Дно (не верьте недобросовестным авторам псевдоисторических трудов). Поезд Николая II ехал в Петербург из Могилева, был остановлен в 200 км от столицы восставшими железнодорожниками. Пришлось возвращаться в Псков: там был штаб Северного фронта, на поддержку которого рассчитывал царь.

Кроме царя, этот вокзал помнит Владимира Ленина. «Мечтаю о Пскове», – писал вдохновленный идеей создания марксистской партии Ильич из Шушинского своему единомышленнику Александру Потресову в 1899 году. Будущий вождь мирового пролетариата приехал сюда из сибирской ссылки неспроста: из Пскова удобно добраться и до Петербурга, и до Москвы, а в случае чего можно и за рубеж махнуть. Ну а в столице, в университетских, крупных городах жить ему было запрещено.

На часах еще нет девяти. Безлюдный Октябрьский проспект красуется сталинками и отреставрированными (пусть и не до конца) дореволюционными зданиями. Солнечный луч бежит за мной, спотыкаясь о листву деревьев, окаймляющих проспект. Моя цель – Сергиевская столовая. Милая веранда, уютный интерьер с пухлыми диванами, светильниками в виде чайников и стеклянной стенкой, внутри которой слоями разложены крупы, из которых как обломки тонущих кораблей хаотично торчат расписанные тарелки – я сразу и не поверила, что это действительно столовая, а не какой-нибудь там ресторан.

Следующая точка маршрута – Псковский Кром, или Кремль. Проспект ведет к Октябрьской площади, на которой стоит памятник княгине Ольге. Согласно легенде, в девичестве она была дочерью бедного крестьянина и помогала путникам переправляться через реку. Одним из таких странников оказался князь Игорь, возвращавшийся с охоты. Он влюбился в Ольгу и вскоре женился на ней.

В новом статусе Ольге негоже было трудиться на переправе, но она тосковала по красоте родных мест, и потому отправлялась любоваться ими уже на роскошной ладье. Как-то раз княгиня плыла по реке и обратила внимание на необычный холм, возвышавшийся над местом слияния двух рек – Великой и Псковы. Неожиданно подул сильный ветер, небо заволокло тучами. Ольга сошла на землю и начала молиться. Вдруг разошлись тучи, и Ольга увидела три луча, которые сходились в одном месте. Приняв увиденное за знамение, Ольга приказала заложить церковь и основать город.

В XV веке Псков являлся вторым по величине городом Восточной Руси. Он не уступал своей красотой Москве, поскольку церкви здесь возводили из камня, а каменное строительство считалось очень дорогим. И сегодня Псковский Кром поражает своей величественностью, особенно если подумать в момент созерцания о его почтенном возрасте (каменные крепостные стены были возведены в XI-XII веках, Довмонтов город, известный красотой своих храмов, размахом побудившим войска Стефана Батория сравнить Псков с Парижем, – в конце XIII века).

Сразу на выходе из Крома есть сувенирный магазин. Правда, вещицы там продают, как оказалось, весьма специфические. Листовки Власова (за их хранение в годы ВОВ можно было получить ой-ой-ой какое наказание), немецкие пропагандистские плакаты, уродливые фарфоровые куклы, бесчисленные наборы столового серебра, чучела животных, часы, игрушки, изделия из кости и даже золотые перстни – все это напоминало какую-то мародерскую лавку.

Отдельный пункт моего повествования – псковские храмы. Сколько церквей XII-XIII веков я никогда не видела за один день. Они уникальны не только своим возрастом, но и стилем – Псков славился своей архитектурной школой. Такое своеобразие ценили в Первопрестольной и приглашали псковичей наравне с итальянскими мастерами застраивать Москву.

Любуюсь храмами всю дорогу до Покровской башни. Сворачиваю с улицы Калинина и первым делом замечаю стильные кирпичные домики – видно, райончик здесь не для пролетариата. Поражает, что нет никаких двухметровых заборов, никаких филиалов Версаля – все предельно просто и аккуратно, по-европейски. У Покровской башни, принявшей на себя в XVI веке удар войск Стефана Батория, сегодня выходной, заслуженный отдых от посетителей. Расстроенная, я покупаю мороженое. Ем и сама себе завидую – вид на реку и Мирожский монастырь просто аховый. Вот она какая, матушка-Русь!

Мост через Великую опасен для пешехода. Справа – не вызывающие доверия редкие прутья ограды, слева – пролетающие машины. Периодически по узкому тротуару проезжают недовольные велосипедисты, злоупотребляющие звонком. «По крайней правой давай!» – кричу вдогонку чуть не снесшему меня подлецу.

В Мирожском монастыре меня уже ждут: игривый черный котенок встречает у ворот и неотступно следует за мной до билетной кассы в Спасо-Преображенский храм – я пришла сюда, чтоб увидеть фрески византийских мастеров XII века. Но у фресок, как и у Покровской башни, сегодня неприемный день. А еще к ним не пускают в дождь, снег, туман – чтобы сохранить фрески как можно дольше в хорошем состоянии, нужны определенные температурные условия.

Зато сувенирная лавка рада каждому, кто готов обменять свои денежки на бесполезную вещицу. Ничего интересного. Тут вижу надпись «Сбитень» – и не могу устоять. Сбитень – это горячий ароматный напиток на основе меда и пряностей. Его пили на Руси до того, как чай стал мейнстримом. После Октябрьской революции сбитень окончательно сдал свои позиции. А жаль.

Первый стакан сбитня сменяется вторым – теперь к нему еще куплена клюква в сахаре. Я возлагаю большие надежды на это лакомство, но оно разочаровывает меня – отчетливый привкус крахмала отбивает всякое желание есть ягоды.

Рядом с монастырем находится дендропарк. Там живут ручные утки. О том, что они хорошо питаются, красноречиво говорят их габариты: все мои представления об изяществе уточек пошли прахом, когда я увидела этих толстых созданий с туловищами гусей. И все же мне, прямо как заботливой бабушке, очень хочется покормить их батоном – жаль, магазин далеко, да и надо спешить.

Солнце жарит нещадно. Чувствую себя нагруженным волом: за спиной оттягивающий плечи рюкзак (ох, как же я переживала всю поездку, чтоб он не разошелся по швам!), в руках плащ и фотоаппарат. Иду заселяться в хостел. Сброшу груз, переведу дух, а там и снова по достопримечательностям.
Ближайшие дни я буду жить по-королевски: мое временное пристанище находится в очень понтовом месте – в Завеличье. Чтобы дойти от хостела до Крома, нужно всего-то перейти мост. Апартаменты на десять персон радуют глаз, все беленько и аккуратненько – как любят в Instagram. Из удобств кондиционер, фен, туалетный столик с двумя зеркалами. Кухня весьма функциональна, ванная комната – с большего тоже.

Я пережидаю дождь (идея заселиться в это время, а не поздним вечером была весьма удачной), привожу себя в порядок, расформировываю рюкзак и налегке иду в столовую.

Возвращаюсь назад затемно. Отмечаю, что набережная освещена отвратительно и что не мешало бы подчеркнуть красоты Пскова. В хостеле я тотчас же иду к кровати. Утопая в наимягчайшем икеевском матрасе, погружаюсь в глубокий сон.

Псков музейный, день второй


Будильник истошно вопит. Я не сразу осознаю, где нахожусь. Какое-то время собираюсь с мыслями, потом отдергиваю шторку, создающую хоть какое-то подобие личного пространства в комнате, рассчитанной на десять обитателей, вожу ногой по полу в поисках резиновых тапочек.

Ванная комната представляет собой продолговатое помещение с тремя туалетами и душевыми, отгороженными друг от друга стенками. Из-за того, что строители не додумались сделать хоть какую-то вентиляцию в душевых, там стоит неприятный запах. На противоположной от этой конструкции стене расположены умывальники, над которыми висит большое зеркало. Краны здесь очень неудобные: чтобы получить воду, нужно каждые 15 секунд нажимать на скользкую хромированную кнопку. Да, экономно, но кто-нибудь вообще подумал о том, что это травмоопасно? Я вернулась в комнату со сломанным ногтем.

День я начинаю с дома-музея Владимира Ленина, иначе называемого Домиком «Искры». Сам Ленин здесь никогда не жил, домик интересен тем, что в нем Ильич проводил нелегальные совещания. В 1900 году решали, как будут издавать газету «Искра» и журнал «Заря». А в 1902 году здесь работал организационный комитет по созыву II съезда РСДРП.

За ветхой калиткой стоит будка охранника. Из-за тонированного стекла не видно, есть ли там кто-то вообще. Два покосившихся деревянных дома, папоротники, хаотично разбросанные подгнившие яблоки – только профиль Ленина на мемориальной табличке своим воинственным видом убеждает следовать дальше.

Дверь открывается со скрипом. Напротив меня темный коридор, левее – комната, на стенах которой пляшут блики от телевизора. У входа в комнату стоит накрытый стол – тарелка с бутербродами, пиала с конфетами… Я не успеваю рассмотреть обстановку, выходит бородатый, добродушно улыбающийся мужик, этакий Робинзон Крузо, увидевший людей впервые за долгое время.

В этом музее почти не бывает посетителей. Он находится на отшибе, не в самом центре города, где расположена большая часть музеев, и сюда доходят лишь единицы. После бесплатной (!) экскурсии уже упомянутый Крузо сказал, что музей, вероятно, скоро закроют – домик стоит в очень живописном месте, которое идеально подходит для дачи какого-нибудь господина Куры-денег-не-клюют. А еще он показал бревна от деревянного колодца XIII века – кто знает, может, из него пил сам Александр Невский? Колодец сюда привезли на временное хранение. Что-то мне подсказывает, что он еще долго будет лежать на полу домика в непонятно каких условиях.

Распрощавшись с Робинзоном Крузо, я выхожу из калитки и иду к центру города. Обращаю внимание на деревянную церквушку слева от меня. Читаю табличку: оказывается, ее построили в 1618 году, до наших дней она сохранилась в первозданном виде. Ничего себе, деревянная церковь XVII века, которая без каких-либо потерь пережила ВОВ (а Домик «Искры», к слову, был разрушен до основания)!

Я иду по улочкам, мое первое положительное впечатление о Пскове подтверждается последующими – это очень приятный городок, милый и аккуратный. Захожу в кафе «Шоколад» – местные его очень любят (хотя посещают нечасто – цены покусываются) и нахваливают в Интернетах. Шоколадный фондан и венский кофе были, конечно, красивыми и вкусными, но возвращаться сюда я бы не стала. Это как что-то среднее между «Шоколадницей» и «Андерсоном»: для взрослых кофе, для детей – съедобные уродцы из фруктов, вафель, крема и т.д. Вроде как и проявили креатив, да малость перегнули палку. Ну вот зачем нужно было называть туалет шоколадной комнатой? Бррр.

Солнце высоко стоит над горизонтом и светит с безоблачного неба так, будто издевается над составителями прогнозов погоды. Я же иду к Мирожскому монастырю, чтобы наконец-то посмотреть фрески домонгольского периода. Покупаю билет, захожу внутрь, с трудом открывая тяжелую дверь. Первым делом вижу прикрепленные к специальным стендам остатки фресок с храма Довмонтова города, датируемого XIV веком. Напротив – коллекция могильных крестов разных периодов. Прохожу дальше к центру храма. Вот они, уникальные (не побоюсь этого избитого слова, здесь оно подходит как нельзя кстати) фрески XII века! Впечатляют яркостью красок, словно их писали вчера. Посетителей практически нет. Две женщины среднего возраста не особо понимают, на что они смотрят – это понятно из глупых предположений, довольно громко высказанных вслух. Невольно вспоминаю о «шедеврах» современного искусства, которыми любуются в каком-нибудь «Гараже» сотни тысяч моих сверстников: я вижу искусство XII века, я видела искусство XXI века – регресс налицо.

Иду по набережной в направлении Крома, чтобы закрыть вопрос с музеями из разряда must see. Набережная очень простая, провинциальная, гулять по ней приятно: ее не испортили отвратительными забегаловками с громкой музыкой и зонтиками «Кока-Кола». Крепостная стена сменяется советским зданием гребной базы, затем снова крепостной стеной. Я знаю, что здесь есть памятник финскому композитору Сибелиусу, фортепианные миниатюры которого были играны моими пальцами. Но вот через дорогу виднеется Кром, а памятника Сибелиусу все нет. Не дело, конечно, но надо спешить: музеи закрываются рано, а памятник и в сумерках можно посмотреть.

Экспозиции в музеях кремля интересны, но часть экспонатов расположена настолько неудобно, что я бы рекомендовала потенциальным посетителям заняться гимнастикой накануне визита (пару наклонов вперед-назад отлично подготовят вашу спину к нагрузке). Здесь мало интерактива и каких-то фишек, которыми обычно пытаются блеснуть современные музеи подобного типа в крупных городах. Власьевская башня (раньше через ворота, расположенные в башне, гости попадали в город со стороны реки Великой, в самой башне сидели чиновники, которые занимались, как мы бы сейчас сказали, таможенными делами), которую я также хотела посетить, открывалась только в 17.30, поэтому пришлось коротать время в трапезной за кофе.

Внутри Власьевской башни находится фотовыставка. Интересно рассматривать фотографии начала ХХ века, сравнивая текущий облик города с видами, не подпорченными большевиками. Например, в ансамбль кремля раньше входил Благовещенский собор XIX века, построенный Абрамом Мельниковым. Это был талантливейший архитектор: он восстанавливал капитолийские бани в Риме, его проект храма Христа Спасителя получил первую премию и был бы воплощен, если бы Александр I не высказал свое «фе». Он мог бы построить Исаакиевский собор (проект Мельникова снова признали лучшим), но опять у архитектора и царя не совпали представления о прекрасном.

Все, что я делала после посещения Власьевской башни, не заслуживает подробного описания, поэтому я лишь в общих чертах расскажу о своих похождениях. Сначала я побыла в несуществующем букинисте (по адресу, указанному в брошюре, строился жилой дом), потом отправилась на автовокзал за билетами до Печор, потом неплохо поужинала в столовой. Билет на автобус обязывал меня вернуться в хостел пораньше. Как и вчера, стоило мне только отдернуть шторку и увидеть царство подушек и одеял, тотчас потянуло в сон.

Печоры, или как построить успешный бизнес


«До автостанции доеду?» – кричу я кондукторше в потертых леопардовых лосинах, соревнуясь в громкости с допотопным автобусным двигателем. Ленивый, трудно идентифицируемый жест расцениваю как согласие, и под усилившиеся звуки звуки брррум-бубубум влетаю в салон. Идея проделать оставшийся отрезок пути на автобусе была крайне удачной – уделив слишком много времени завтраку, я рисковала опоздать на рейс до Печор.

На третьем пути – а мне был нужен именно третий путь, если верить билету – стоит красавец-автобус вроде таких, какие пускают в международные рейсы FlixBus или Ecolines. «Фантастика!» – думаю я и ставлю ногу на ступеньку, ведущую вглубь автобуса. Протягиваю водителю билет. «Этот автобус едет в Таллин, в столицу Эстонской Республики», – получаю подчеркнуто вежливый ответ.

На часах уже двадцать минут девятого, время отправления моего автобуса, указанное в билете, – полдевятого. Провожу блиц-опрос: большая часть тех, кто стоит на перроне, едет в Печоры, а не в Таллин. Одно из двух, думаю я: или автовоказал настолько крут, что работает в авральном режиме, как столичный аэропорт, или нас всех жестоко обманули.

В 8.40 с шипением и треском включается громкоговоритель, раздается гнусавый голос. Из невнятной короткой речи я цепляю ухом только одно слово – задерживается. Следующий сеанс одностороннего общения повторяется через десять минут. Тот же самый голос (его владелец, видимо, додумался говорить прямо в микрофон, поскольку слова звучат более отчетливо) сообщает об отмене рейса. Толпа с перрона ломится в здание автовокзала, чтоб сдать билеты. У кассы образовывается гигантская очередь – на ближайший рейс до Печор (а именно на 9.00) сядут не все.

Мне везет: я первая в очереди. Покупаю билет и мчусь обратно на перрон. Через пять минут, рассекая волны дождевой воды, заполнившей накануне дорожные ямы, появляется желтый «Пазик». Видно, что здоровье у него пошаливает, что ему уже пора на покой. Но «Пазик» несет свой крест безропотно, не требуя ничего взамен – был бы бензин. За три часа он, стиснув поршни, еще может преодолеть добрую сотню километров (пусть всего и одну).
Билеты проверены, места все заняты – «Пазик» урчит и отправляется в путь. Если бы не тряска и запах бензина, вроде даже комфортно. Через десять минут автобус подъезжает к остановке, салон наполняется людьми. Еще одна остановка – и переполненный «Пазик» кряхтит-пыхтит громче обычного, грозя развалиться в пути. Люди дышат друг другу в затылки. Душно, кто-то просит открыть люк. «Че-рный-бу-мер, че-рный-бу-мер…», – орет чей-то телефон, вынуждая меня иронично улыбнуться и закатить глаза – едем мы ну очень медленно. Выгоревшие атласные занавески поэтично взмывают к потолку и снова льнут к окнам – хочу снять это действо в слоу мо, но агрессивное солнце, полчаса прожаривавшее мою левую сторону, добилось своего: в таком разморенном, тефтельном состоянии остается лишь безвольно наблюдать за: а) страданиями потеющих пассажиров, б) природой за окном. Я, естественно, выбираю второе. Через какое-то время отмечаю, что здесь водится много аистов – это сразу напоминает мне родную Беларусь.

Пересадили людей в «Пазики» – вот и проблема решена: и волки сыты, и овцы до Печор уж доберутся. Все бы хорошо, да вот практика показывает, что направление довольно популярное, а железнодорожный вокзал в Печорах стоит без дела.

Вот он, самый западный город России (не будем брать в расчет Калининградскую область): убогая автостанция да покосившиеся деревянные домики. Черный толстый котяра с интересом смотрит на меня (наверно, увидел родственную душу: в Печоры я надела черную рубашку и черные джинсы), а потом гордо шествует сквозь дверной проем, то ли приглашая войти в здание автовокзала, то ли демонстрируя, кто здесь хозяин. Моя главная задача на сегодня – посмотреть Псково-Печерский монастырь, одну из главных святынь России, молитвы в которой звучат не смолкая, круглосуточно вот уже более 500 лет. Даже с 1920 по 1944 годы, когда Печоры (они же Петсери) принадлежали Эстонии, обитель не была закрыта. Однако не стоит заблуждаться, что за двадцать четыре года эстонское правительство не делало попыток эстонизировать местных жителей, – просто у него ничего не вышло.
Сегодня в Печорах также действует лютеранская церковь Святого Петра (построена по проекту русского архитектора Анатолия Подчекаева в 1920-х годах). После Второй Мировой войны на протяжении 25 лет она оставалась единственным действующим евангелическо-лютеранским храмом на европейской территории РСФСР.

К лютеранскому храму я шла зря: его открывали только на вечерние концерты органной музыки. Отправилась назад, напоследок окинув взглядом одиноко стоящий в зелени памятник Ленину. В этих неухоженных зарослях вождь смотрелся крайне уныло. Тоска! Пока я размышляла о несправедливости и о том, как история хоронит своих героев, на моем пути возникла опасность, которая была чудом замечена в последний момент: никак не обозначенный открытый люк заманивал в свою бездну таких невнимательных путников, как я.

Вот передо мной на горизонте виднеются купола храмов Псково-Печерского монастыря, а вот они уплывают вправо, я иду по крутому спуску виляющей, аки серпантин, дороги, рискуя быть задавленной первой встречной машиной (вероятно, даже не предполагалось, что по этой местности вообще кто-то будет идти к монастырю). Вот стая радостно лающих, предвкушающих свадебное веселье собак пробегает мимо, и я вижу каменные стены с шестью мощными башнями монастыря. Входа нет, а навигатор утверждает, что я прибыла «в конечную точку маршрута». Справа вдоль крепостной стены вижу лестницу. Не могу придумать ничего лучше, как взобраться наверх.

Влажная модная черная рубашка прилипла к спине, но я довольна собой: вход найден. Извлекаю из глубин рюкзака красный шелковый платок, превращаю себя в добропорядочную христианку. Ветровка избавлена от участи быть лишним грузом в моих руках: делаю из нее импровизированную юбку, повязав ее на бедрах. Ловлю на себе недовольные взгляды паломниц – видимо, их оскорбляет такое отношение к церковному дресс-коду.

Свою историю это святое место ведет с XIV века: местные охотники слышали здесь пение необыкновенной красоты и не могли понять, откуда оно раздается. Сами же пещеры обнаружил крестьянин Иван Дементьев, когда рубил лес на возвышенности: по неосторожности крестьянина могучий поваленный дуб стремительно скатился вниз по склону, сметая на своем пути другие деревья – к удивлению Ивана, среди некогда сплетенных корней открылся вход в пещеру. Так повелось, что в подземных лабиринтах не только молились, но и хоронили почивших.

В XV веке здесь появилась церковь, а затем и кельи. Иноземные завоеватели неоднократно пытались уничтожить монастырь, но по той или иной причине им не удавалось это осуществить. В XVI веке расцвет обители связан с именем ее игумена преподобномученика Корнилия (считается, что он погиб от руки Иоанна Грозного, который подозревал священнослужителя в измене): он построил несколько храмов, защитил обитель мощными каменными стенами, которые впоследствии спасли обитель от войск Стефана Батория, Карла XII.

Я обошла большую часть того, что было доступно для посещения, но цель моей поездки была попасть в пещеры. Агрессивно настроенная бабуся на входе, презрительно окинув взглядом мой прикид пробубнела, что бесплатно и самостоятельно в пещеры не пустят, безвозмездно можно лишь посмотреть на парочку гробов, что стоят на входе. Хочешь пещеры – иди в экскурсионное бюро, которое работает по согласованию с настоятелем монастыря (последний, как мне сказали, «благословляет определенное время» для посещения пещер).
В здании экскурсионного бюро, а точнее в небольшом помещении перед конторой, было не протолкнуться: на двенадцать часов (а я пришла к бюро без десяти двенадцать) собиралась группа желающих посмотреть монастырь и пещеры. В просторном кабинете, визуально уменьшенном огромными, нелогично расставленными столами с кипами беспорядочно сгруженных бумаг, приподнимавшихся при дуновении ветра от включенного вентилятора, сидели две тетки, приближавшиеся к тому возрасту, который принято эвфемистично называть средним. Диалог был из разряда тех, что произносятся в произведениях Кафки: по форме все серьезно и глубоко, по смыслу – абсурд абсурднейший. Прейскуранта, равно как и бейджиков с указанием должности и имени на груди сотрудниц бюро, не было и в помине. Разным посетителям они озвучивали разные цены, условия и даже даты экскурсий.

– Вы не можете посмотреть только пещеры. Нужно брать обзорную экскурсию. И тогда, может быть, вас поведут в пещеры, – хлопая коровьими ресницами, обрамлявшими утонувшие в синеве осыпавшихся теней веки, металлическим голосом произнесла тетка.

– Я не против обзорной экскурсии, но мне важно при этом увидеть пещеры.

– Вы меня слышите? Увидите. Я же вам сказала, что группа пойдет в пещеры, если будет благословение настоятеля.

– … Ладно, давайте билет. Хотелось бы успеть с той группой.

На терминале высвечивается сумма в две тысячи рублей.

– Ваша коллега сказала, что экскурсия стоит 150 рублей (коллега, озвучившая эту цену, временно исчезла из поля зрения, видимо, чтоб операция по облапошиванию наивных клиентов прошла максимально успешно).

– Вы вообще в состоянии определиться? Ха-ха, где это вы видели цену в 150 рублей на индивидуальную экскурсию?

– Мне не нужна индивидуальная экскурсия. Я о ней даже не заикалась.

– Но в нее не входит осмотр пещер.

Вздыхаю.

– Мне нужна экскурсия с пещерами. Вы сказали, что в стоимость обзорной групповой экскурсии входит осмотр пещер.

– Верно.

– Вот и дайте мне билет на такую экскурсию.

Диалог длился не меньше четверти часа. За это время предыдущей группы уже и след простыл, а я стояла с билетом за 150 рублей, так и не зная, увижу ли пещеры. Тут вернулась коллега синеокой красотки – видимо, проверяла состав ушедшей группы. Удивившись, что я все еще в бюро, а не на экскурсии, она прослушала краткий пересказ произошедшего из уст кассира. Затем взяла список с фамилиями новой группы на час дня, постучала по написанному напротив моей фамилии слову «Белоруссия» ногтем с облупившимся лаком и сказала синеокой: «Да, с белорусами у нас уже не первый раз проблемы, видимо, это национальное». Тут я, до этого момента внешне спокойная, взорвалась. Напомнила о статье 282 (национальное, видите ли! между прочим, памятник Корнелию делал белорус!), попросила дать книгу жалоб и озвучить фамилии и должности.

Мне пришлось ждать следующей экскурсии на коридоре. Настроение было преотвратным, не то что у фурий, которые мне его испортили. Через какое-то время в роковую контору зашла пожилая женщина – тоже хотела попасть в пещеры. Ей сказали, что сделать это можно будет не раньше сентября – все посещения аж на месяц вперед расписаны, мол, по часам. Затем пришел мужчина и купил билет на тех же условиях, что и у меня, только не за 150 рублей, а за 200. Чудеса!

Пузатый дядька в кожанке ведет нашу небольшую группу (нас было меньше десяти, и коварные фурии потребовали дополнительную плату за вход в пещеры) по территории монастыря. Его рассказ банален – обо всем этом я узнала еще накануне поездки из открытых источников в Сети. Слушаю с кислым лицом и жду, когда пройдет этот унылый час и я попаду в пещеры. Несколько фраз все же возбуждают мой интерес к повествованию: оказывается, территория монастыря настолько чистая, аккуратная и полная цветущей зелени благодаря не столько стараниям послушников, сколько усердию почти что пяти сотен волонтеров (в основном студентов), регулярно свозимых сюда на работы.

Подходим ко входу в пещеры. Народу – тьма. Еще четыре такие же немногочисленные группки ждут своей очереди узреть чудеса. Конечно, я не великий математик, но тут не нужно особо напрягаться, чтоб понять, что за один заход в пещеры бюро собирает, по моим подсчетам, порядка десяти тысяч рублей. Неплохо, что тут сказать.

Звучит моя фамилия. Вхожу и вижу уже знакомые гробы. Служка снова неодобрительно косится на мой прикид, но молча вручает свечку. Я зажигаю ее от лампады и вхожу в темноту. Холодно и сыро. После яркого солнечного света глаза различают лишь огоньки от свечей. Длинная очередь-змея медленно тянется сначала вдоль каменной кладки (так облагородили вход в пещеры специально к приезду Николая II), а потом вдоль песчаника. Через какое-то время змея замирает, все ждут начала повествования от священнослужителя, который возглавляет очередь и которого я совсем не вижу – он находится метрах в тридцати от меня. Стоим ждем, а свечи плачут, угрожая кромешной тьмой через непродолжительный отрезок времени.

Пещера перестала наполняться людьми, и бархатный, с нотками недовольства голос священнослужителя, усиленный сводами пещеры (можно было подумать, что говорят в микрофон), пронесся надо мной: стены свечкой не коптить, ничего без разрешения руками не трогать, фонариками не пользоваться, не разговаривать, не останавливаться, не фотографировать, держаться правой стороны. Все бы хорошо, да вот глядя на женщину в пышной юбке передо мной, на ее локоны, выбивающиеся из-под платка и находящиеся в десятке сантиметров от горящей свечи, я вдруг представила, какой кошмар тут начнется, если кто-то кого-то ненароком подпалит. Прислушиваясь к голосу (ни слова про то, что нужно делать при пожаре!), я поворошила носком ботинка песок под ногами, поняла, что спасу себя или кого-нибудь поблизости, и успокоилась.

Приближаемся к наиболее интересной части. Чувствую себя героиней ужастика. По коже бегут мурашки (от холода ли?), огонь от свечи пляшет, бросая тусклый отблеск на рыхлую стену, и с издевательским усердием плавит воск. В стены вмонтированы каменные таблички с христианскими символами и церковнославянским текстом. Голос объясняет, что за одной каменной табличкой находится не один, а несколько гробов, размещенных друг на друге.

На развилке змея потянулась влево: шли к старцам. Разумеется, мертвым. Рукав пещеры заканчивался тупиком, где висели иконы и стояли цветы. В стенах, на уровне бедра были прорублены отверстия – все для того, чтобы верующие могли прикоснуться мощам. Сложно передать всю гамму чувств, обуревавших меня. Все, что происходило в пещерах с того момента, как я туда вошла, вызывало во мне что-то вроде ужаса: какая там сакральность, когда кровь стынет в жилах. Я смотрела, как наша процессия продвигается к тупику и как те, кто уже просунул до плеча руку в отверстие и попросил о чем-то почившего старца, возвращаются по левую руку от меня бледные и притихшие, и думала о том, что скоро моя очередь.

Обычно во всех сложных ситуациях, требующих от меня проявить силу воли, я напоминаю себе о своем журналистском долге: «Ты жжжжурналист! Вперед!» – думаю я и бросаюсь в бой. Эта ситуация не стала исключением. Когда подошла моя очередь, я смело просунула руку в отверстие. Сначала хватала воздух, затем, когда мое плечо уже почти прижалось к стене, дотронулась до скользкой крышки. Брррр...

На выходе из пещер мне предстояло выполнить важную миссию, а именно вывести людей, у которых погасли свечи (священник следил за ритуалом, предполагалось, что на волю мы уж сможем как-нибудь выбраться самостоятельно). Моя свеча, вернее ее огрызок, каким-то чудом продолжала гореть. Я задула ее только тогда, когда свет в конце тоннеля пещеры стал отчетливым крупным пятном. До сих пор не понимаю, почему нам пожалели вторую свечку. Может, это тоже часть ритуала, просто я ничего не понимаю в религии.

Стресс я заедала в кафе под названием «Буфет». Зашкаливающие цены компенсировались умопомрачительными видами на монастырь. Я ела «Наполеон» и запивала десерт буржуйским кофе с молотым миндалем. Скажу только, что в тот момент я была счастлива, как никогда раньше.

На автостанции забросила рюкзак в «Пазик» и встала у дверей, чтобы дожевать свежекупленную сосиску в тесте. Черный кот, вероятно, вспомнив наше утреннее знакомство, сменил гнев на милость и направился к моей ноге, чтобы потереться об нее, задрав пушистый хвост. Его мотив был понятен, но я ведь тоже не из простых. Отломила кусочек теста и подсунула наглой мордашке – та брезгливо отвернулась. Кот отошел от ноги и сел в метре от меня. Не голодный, так я и знала. Что ж, прощай, кот, прощайте, Печоры. Желтый «Пазик», поддай газу, я возвращаюсь в Псков.

В Изборск за ожившими полотнами Рериха


От Изборска я не ждала ничего хорошего. Как говорится, встретила по одежке, а точнее по автостанции. Убогое зданьице напоминало бытовку, тюнингованную громкоговорителем (до сих пор не могу понять, зачем он там висит – для одной несчастной пластиковой остановки, составляющей с бытовкой единый комплекс, было уж слишком роскошно) и пластиковыми окнами с решетками. Обратный билет в Псков решила взять после того, как все посмотрю.

Как ты, дорогой читатель, уже наверняка понял, я никогда не приезжаю куда-то лишь по той причине, что, как говорят в народе (в более грубом варианте, разумеется), петух успешно сделал свое гнусное дело. И этот раз не был исключением. Изборск является одним из древнейших городов России: первое упоминание о нем относится к 862 году – именно тогда русичи призвали братьев-варягов Рюрика, Синеуса и Трувора (могилу последнего как раз можно посетить в Изборске) «княжить и владеть» ими. Эти места также интересны тем, что здесь живут сету – православные эстонцы: как и Печоры, с 1920-х по 1940-е годы Изборск входил в состав независимой Эстонии. Кроме всего прочего, в Изборске можно увидеть места, вдохновлявшие знаменитого художника Николая Рериха, полюбоваться Изборской крепости – одного из значимых и хорошо сохранившихся памятников русского оборонного зодчества XIV – XVII веков – крепость выдержала много сражений, но ни разу не была взята врагом.

Оставив автостанцию далеко позади, я иду по деревне, созерцаю небольшие, ветшающие дома. Во дворах – аккуратные цветочные клумбы. Мимо проезжает современный туристический автобус, окутав меня облаком поднятой придорожной пыли, тормозит напротив стенда с картой. Карта – слишком громкое название для этого творения; скорее типографический вариант набросанного на коленке местным жителем схематичного плана – авось не заблудятся, туристы ж на то и туристы! Новоприбывшая в Изборск француженка так не считает. Она смотрит на карту и гневно вопрошает: «Qu'est-ce que c'est que ça ?». Мне тоже хочется присоединиться к ее негодованию и узнать, «что это за ерунда такая», да вот не у кого.

Продолжаю свой путь вглубь деревни. Внезапно она начала менять свои черты: полуразваливающиеся, обшарпанные уродцы сменились аккуратными, выхоленными домиками; убогий, усыпанный ямами асфальт – стильной брусчаткой; деревянные, покосившиеся столбы с неисправной лампочкой сверху – стилизованными под старину фонарями. Застыла от удивления: где же глушь, к которой я готовила себя морально? Из оцепенения вышла только тогда, когда мимо меня провели двух статных лошадей.

Короче говоря, я оказалась в так называемом Музейном квартале. Я обошла все четыре усадьбы и посмотрела экспозиции, посвященные творчеству Рериха, истории края (была крайне удивлена, когда увидела там интерактивный стол, с помощью которого можно было ознакомиться с фотографиями и текстовыми документами разных периодов), крестьянского быта сету – православных эстонцев (настолько хорошей стилизации я не видела, пожалуй, нигде: до сих пор вспоминаю аромат сушившихся на печи трав).

К крепости ведет небольшая мощеная дорожка, вдоль которой стоят деревянные торговые ларьки с резными крышами – все говорит о том, что туристов здесь ждут, причем в немалом количестве, но ждут, видимо, напрасно – ну кто сегодня захочет трястись в «Пазике», чтобы увидеть средневековую крепость?

Выпив сбитня, направляюсь к могучей башне. Прохожу через захаб – длинный узкий проход между крепостными стенами, являвшийся смертельной ловушкой для врага. Становится не по себе, когда представляю, как жестоко изборяне разделывались здесь с неприятелем: поливали горячей смолой, забрасывали камнями, обстреливали из луков. Ненадолго останавливаюсь возле того, что когда-то было Плоской башней – некогда одной из самых мощных башен в составе оборонительных сооружений Изборской крепости, затем подхожу к Никольским воротам. После короткой проверки билетов иду к Никольскому собору, главной святыне Изборска. Он был построен в XIV веке вместо старой церкви – этим объясняется тот факт, что собор возвели у южной стены, а не традиционно в центре крепости.

Изборская крепость крайне живописна и фотогенична. Я прогулялась по крепостным стенам, посмотрела экспозицию, посвященную Александру Невскому, полюбовалась видами, вдохновлявшими Рерихов на творчество – ничего на ум для их описания не приходит, кроме охов-ахов да избитого эпитета «невероятно!». Когда уже собиралась выходить из крепости и идти на поиски Труворовой могилы, заметила табличку, стрелка на которой указывала на начало подземного хода. Не смогла отказать себе в удовольствии спуститься по древним ступенькам: во время осады таким образом можно было незаметно выйти из крепости в поле, набрать воды, отправить гонца с просьбой о подкреплении.

Вхожу в арку. Глаза привыкают к сумеркам: ступеньки ведут в кромешную тьму. Каменный свод становится все ниже, приходится идти на полусогнутых ногах. Стены влажные от сырости и неровные от времени. Вот контуры ступенек уже еле видны, не говоря уже о конце тоннеля – настоящая бездна. Кажется, что сейчас из темноты выпорхнут летучие мыши. Достаю телефон, включаю вспышку и пытаюсь рассмотреть, что же меня ждет – бесполезно, но с фонариком хотя бы понятно, куда ставить ноги. Иду так, кажется, целую вечность.

Через какое-то время понимаю, что скелет – это всего лишь бутафория. Хорошая задумка, ничего не скажешь! Доска с изображением скелета в позе эмбриона всего лишь говорит о том, что пути дальше нет. Тоннель и сегодня ведет за пределы крепости, проблема только в том, что заканчивается он на частной территории.

Убедившись, что вся крепость осмотрена, я иду к Словенским ключам. Названы они в честь Словена, который, по легенде, основал город. Считается, что ключи бьют здесь не менее тысячи лет и что вода в них святая (но пить ее нельзя из-за бактериального загрязнения). Выглядит Словенские ключи потрясающе живописно: с холма, поросшего мхом и прочей зеленью, под пение птиц сбегают тонкие струи воды, огибая острые каменные глыбы. Кстати, еще одно предание гласит, что источник пересыхает, если Руси грозит беда. Местные убеждены, что так было летом 1941 года.

Я не задерживаюсь у источника надолго, мне еще предстоит найти могилу Трувора. Иду по поросшей клевером колее через поле. Справа от меня Городищенское озеро. Над ним висят низкие облака; по темно-синей вертикальной полосе видно, что где-то вдалеке, за озером, льет дождь. Противоположный берег холмист, деревья покрывают его неравномерно: вот хвойный лес сменяется широкой залысиной, а вот у подножия холма сплоченно стоят несколько берез. Слева от меня, за полем, виднеется еще один высокий холм. К нему и держу путь. Взбираюсь – дух захватывает от живописного вида. Ловлю себя на мысли, что завидую птицам, которые созерцают это.

Иду вдоль кладбища. Начинается дождь. По группе туристов понимаю, что я почти на месте. И правда, через какое-то время вижу массивный каменный крест. Здесь покоится Трувор. Пытаюсь защитить объектив от дождя блендой, но косые струи норовят погубить мою дорогостоящую технику. Делаю несколько кадров и возвращаюсь к мощеной дороге, ведущей к крепости.

Запах чего-то аппетитного приводит меня в избу-блинную. Похлебка с рисом (я позволила себе усомниться в традиционности рецепта), блинчики с мясом, кофе. Мизерные порции по заоблачной цене. Хорошие впечатления от вида на яблоневый сад умудрились подпортить надоедливые осы, которых пришлось нещадно гонять и даже бить платком. Я чуть не поплатилась за свою любовь к сладкому: приподнимаю крышку сахарницы, и мне в лицо летит это мерзкое насекомое – беспредел, никакого порядка!

Дождь закончился, возвращаюсь на автостанцию, если ее в принципе можно так называть. Билеты только на шесть и на девять вечера. Прошу на шесть: в Изборске я уже все посмотрела, а вот в Пскове меня ждет еще парочка неизведанных мест.

Мучения в «Пазике» я перенесла стойко, даже смогла частично восполнить нехватку ночного сна полудремой в неудобном положении. Выгрузив в Пскове свое тело из транспорта, я прошла несколько метров по улице и осознала, что мои любимые кожаные оксфорды в смертельной опасности – у правого ботинка начала отходить подошва. Нужно срочно придумать, как продлить жизнь обуви до приезда в Москву – не хочется шопиться в Пскове и убивать кучу времени впустую. В ближайшем магазине покупаю суперклей и на ближайшей лавочке приступаю к операции. Вылив полтюбика в прожорливую пасть ботинка, неистово прыгаю на одной ноге, чтоб клей схватился. Мои потери – обожженная кожа на пальцах правой руки. Зато обувь вроде как жить будет.

Вечер я провела в парке Куопио, который закладывали в Пскове в 1990-х годах специалисты из финского города-побратима (в 1966 году по инициативе финской стороны Куопио и Псков начали поиски путей к взаимопониманию и примирению). Получилось достойно: европейская аккуратность ландшафтного дизайна в чисто русских пейзажах (храмы XVI века, Гремячая башня, руины палат XVII века на фоне березок, плакучих ив и каких-то диковинных кустов, деревьев с раскидистой кроной) – чувствуешь себя не иначе как в сказке, не хватает разве что Аленушки, льющей слезы по своему нерадивому братцу. Бонусом – не в меру упитанные ручные утки, которые с любопытством заглядывают в объектив камеры и забавно наклоняют голову при щелчке затвора. Покормить бы их, да нечем. Пришлось наблюдать, как это делают другие.

В хостел я вернулась раньше обычного. Утром мне предстояла поездка в Пушкинские горы, в усадьбу Михайловское – место, где Александр Пушкин провел два года ссылки.

В Михайловском


Ранний подъем, привычный маршрут, знакомый вокзал. Удивляюсь подъехавшей к перрону довольно комфортабельной маршрутке, сверяюсь с билетом – ошибки нет, сегодня в плане удобств почти что all inclusive. В дороге пытаюсь заставить себя хоть немного поспать, но ничего не выходит. Вспоминаю о данном себе и своим подписчикам обещании активно вести соцсети, пытаюсь загрузить вчерашние фотографии с призванными поднять индекс вовлеченности утками в Instagram в условиях практически полного отсутствия интернета. Понятно, что заряд телефона стремительно падает вниз, но я выполняю долг и рассчитываю на спасительную портативку.

Пушкинские горы встречают уродливой автостанцией. Возможно, она и была симпатичной по меркам того времени, когда ее проектировали и строили, но сегодня это здание наводит тоску: этакий одноэтажный блин из крошащегося от старости кирпича с мутными, à la панорамными стеклами. Захожу внутрь. В спертом воздухе витают ароматы еды не лучшего качества. Смотрю по сторонам, стараясь дышать как можно реже. Слева коридорчик, ведущий в платный туалет. Справа – ряд пустующих двухсторонних деревянных скамеек, за которыми виднеется дверь с табличкой «Кухня "Смак"» (вот он, источник зловония!). Передо мной – крошечные, закрытые решетками окошки билетных касс. Чтобы подойти к ним, нужно обогнуть огромную собаку, которая лениво следит за каждым моим движением, нагло развалившись на бетонном полу.

Обилеченная, я позволяю себе заглянуть за дверь с обещающей еду табличкой, чтобы хоть как-то задобрить недовольно урчащий от голода желудок. Попадаю в тесную комнатку размером три на два метра. Продавщица в линялом переднике медленно перекладывает пирожки из контейнера в холодильник; за покрытым скатертью столом сидит, прихлебывая из дымящегося пластикового стакана, женщина с опухшим лицом и пустым взглядом; два мужика спорят друг с другом за прибитой к стене деревянной доской-стойкой. Места нет, как и желания задерживаться здесь. Получаю свой еле теплый пирожок и выхожу на улицу.

Вдоль трассы иду к Святогорскому монастырю, к могиле Александра Пушкина. Кругом глухая деревня. Пробегают бездомные собаки, с яблонь падают перезревшие плоды. Прохожу через монастырские ворота, поднимаюсь по узкой каменной лестнице, ведущей на пригорок, где стоит Успенский собор. Могила русского гения находится в живописном месте, где царит покой – и никаких бессчетных толп туристов, вооруженных селфи-палками.

До Михайловского восемь километров. Автобусного сообщения нет. Конечно, не такое уж большое расстояние для пешей прогулки, однако с учетом того, что идти придется вдоль трассы, и наличие пешеходной дорожки никто не гарантирует, приходится задуматься над вызовом такси. В ближайшем сувенирном ларьке на выходе из монастыря продавщица подсказывает номер знакомого бомбилы. Тот обещает, через пять минут он подгонит автомобиль к монастырю, а еще через пять я буду любоваться красотами Михайловского. И все удовольствие за двести рублей.

Первое, что я вижу в Михайловском, это широкое поле, на котором пасутся холеные стреноженные лошади. Не связаны ноги только у жеребенка, практически сравнявшегося размерами со своей матерью-кобылицей: детеныш послушно ходит за ней, пытаясь обратить на себя внимание в надежде на пофыркивание и ласки с ее стороны.

Дорожка ведет через лес к каскадным прудам. Посреди одного из них находится островок с одной-единственной лавочкой. Кажется, эта идиллия предназначена для уток, которые сидят на залитом солнцем берегу – на своем пути я еще не встретила ни одного человека (ладно бы нет туристов, но где же сотрудники?). Перехожу через красивый белый мост и иду вдоль деревянных домиков, утопающих в ароматных цветах. Красота!

Вот передо мной вырисовывается огромный вяз в окружении двадцати шести лип, посаженных, как выяснилось позже, к столетию со дня рождения Александра Сергеевича, а затем и барский дом. В ожидании экскурсии я присела на лавочку. Тем временем желающих посетить усадьбу и послушать про годы изгнания поэта становилось все больше. В барский дом мы входили уже внушительной группой.

Экскурсовод хорошо знал свое дело. Повествование он то и дело сопровождал цитатами из произведений Пушкина. Два часа пролетели как одно мгновение. Хотелось остаться там, перечитать все собрание сочинений великого классика и начать творить, писать что-то свое, не менее великое, как казалось на тот момент, не менее самобытное, русское.

Вот домик Арины Родионовны, вот ель, помнящая поэта, а вот липовая аллея, где Пушкин прогуливался со своей музой Анной Керн. То, что на лекциях по литературе казалось каким-то далеким, смываемым водами Леты истории, в Михайловском стало отчетливой, экзистенциально осязаемой реальностью.

Наверное, не стоит даже пытаться описывать словами живописные виды Михайловского. Самые изящные художественные тропы будут казаться неубедительными по сравнению с красотами, которые я увидела. Можно сказать только, что в Михайловском (которое, кстати, когда-то называлось Зуево – в честь редких серых цапель, столетиями прилетавшими сюда на лето и продолжающими традицию до сих пор) невероятно хорошо. Здесь особая, ни с чем не сравнимая атмосфера.

После экскурсии я пообедала в кафе «Березка» (ассортимент и правда как в кафе, а цены – как в мишленовском ресторане) и отправилась пешком в Бугрово – соседствующую с Михайловским деревушку. Оттуда я доехала на такси до автостанции, дождалась маршрутки и вернулась в Псков.

Порхов: нелюбовь с первого взгляда

Пор-хов: глухие звуки слетают с собранных в трубочку губ, выстаиваясь в ласкающее слух слово. Порхов. Если не знать, что название означает «пыль» или, что еще хуже, «прах», то звучит красиво, многообещающе.

Александр Невский основал этот город для защиты рубежей Новгородской земли. Князь велел построить здесь, на берегу Шелони деревянную крепость –она успешно выдержит в скором времени осаду войск Ольгерда. В 1387 году дерево сменится камнем, толстые стены с мощными башнями снова выдержат осаду неприятеля и не поддадутся артиллерии Витовта. Впоследствии крепость станет одной из двенадцати главных оборонных сооружений в Московском государстве.

Я предвкушаю Изборск-2, подпрыгивая на асфальтных кочках по велению полумертвой подвески очередного «Пазика» (он едет по маршруту Псков – Дно, и мне нужно быть крайне внимательной, чтоб вовремя выйти). Когда справа за окном проплывает уходящее за горизонт поле, усеянное борщевиком высотой в человеческий рост, я ужасаюсь этой картине и мои мысли текут в другом направлении: а что если бы Маленькому принцу, герою Антуана де Сент-Экзюпери пришлось выкорчевывать не баобабы, а борщевик? Боролся бы он с этим растением или, как и жители Псковской области, предпочел бы наблюдать за уничтожением собственной земли? Да, выпалывать баобабы куда романтичнее, чем уничтожать мерзкий борщевик. И земли на Руси хоть отбавляй, не то что на крохотной планетке Принца – главное, чтоб враг не размножился на личных, несчастных паре-тройке соток, а так можно и ужиться с ним при желании.

Вот я на месте. Однотипный, уродливый вокзал (как и все те, что описывала ранее) посреди заасфальтированного пустыря, ям на котором не видно из-за успевшей утрамбоваться вековой грязи. Справа от автостанции ларек-шаурменная. Инстинкт самосохранения подсказывает, что аромат от крутящегося на вертеле мяса не сулит ничего хорошего моему пищеварению. Иду дальше. Вот цыганки продают цыплят, а мужичонка с грустными глазами агитирует купить у него гигантского кролика. Вот здание универмага, вид которого заставляет усомниться, в 2019 ли году я нахожусь. За вывеской «Кафе» виднеется какой-то тихий ужас: стеклянный холодильник-витрина с блюдами, очевидно, вчерашней давности, микроволновка и пышнотелая баба в чепце, отвечающая на вопрос о наличии зернового кофе непечатным хамством. Хотя мое желание смотреть Порхов становится меньше, но не исчезает восвояси, как желание нормально поесть.

Перехожу мост, переброшенный через Шелонь – реку, на которой в конце XV века произошло сражение московского и новгородского войска, решившее судьбу Новгородской республики. Подумать только, когда-то здесь творилась история, а сегодня такая глухомань!

Саму крепость – то, ради чего я, собственно говоря, сюда и ехала – увидела не сразу, хотя и подошла к ней на достаточно близкое расстояние. Деревянный покосившийся забор, сваленные в кучу дрова и уже за этой всей красотой виднеется старинная каменная башня, прикрытая шифером поверх какой-то ненадежной (на вид не моложе самой башни) металлической конструкции.

За воротами виднеется Никольская церковь – храм XV века. Идет служба, из открытой двери слышно песнопение. Внутри я пробыла недолго: у одного из исполнителей напрочь отсутствовало чувство ритма, из-за чего он выбивался из ансамбля, да и к тому же порядком фальшивил – ну а меня передергивает от подобных вещей, особенно в таких местах.

По дорожке, вдоль которой росли аккуратно высаженные цветы, я направилась к противоположной стене крепости, чтобы посмотреть музей. И вот я вижу перед собой несколько деревянных домиков в плачевном состоянии, теряюсь в догадках, куда идти дальше. Из домика справа (а я думала, что здесь никого и нет!) раздается голос пожилой женщины, которая просит приобрести билеты для посещения музейного комплекса. Да, в каждом домике своя экспозиция: одна посвящена краеведению, другая – концентрационному лагерю в годы ВОВ, который размещался в этих местах, подвигам местных партизан, третья – истории порховской почты. Опережая вопрос, сотрудница предупреждает, что «ходить по стенам крепости она и не запрещает, и не разрешает». Я бы не рискнула взобраться на стены и без ее увещеваний – только представьте, в каком они состоянии, если с 1478 года в модернизацию крепости не вкладывались средства.

Домики-музеи я обошла быстро. Не потому, что внутри было неинтересно, а потому, что по сырости и холоду помещения напоминали склеп. Я рассматривала экспозицию и проникалась уважением к людям, которые ее оформляли. Сделано все качественно, с любовью к делу, хоть и выглядело олдскульно и непривычно для посетителя, привыкшего к интерактивному инфотейнменту.

Прежде чем окончательно уйти, спросила у кассира, где в Порхове можно нормально поесть. Оказалось, что то кафе с хамящей теткой и позавчерашними блюдами за стеклом – лучшее в городе. После непродолжительного ступора пришло решение вернуться на автовокзал и взять билет до какого-нибудь там Острова, поскольку в Порхове я осмотрела все, что только могла.

На обратном пути зашла в какую-то булочную, подкрепилась свежей выпечкой и растворимым кофе, посмеялась над объявлением «Куплю рога марала» и даже пробежалась по краеведческой выставке в музее-кинотеатре. Итого в Порхове я провела не больше трех часов, но этого было достаточно, чтоб понять, что в этот город я больше никогда не приеду.

На вокзале оказалось, что уехать куда-то еще, кроме Пскова, у меня не получится. Пришлось возвращаться. Благо, что маршрутка (да, на этот раз была маршрутка) отходила через десять минут. Порадовалась тому, что не взяла заранее билеты на вечерний рейс, запрыгнула в уже заведенный автомобиль и помчалась в Псков.

Псков кажется мне родным и приветливым. Я пересекаю одну улицу за другой и любуюсь красивой архитектурой. Стараюсь запомнить эти ощущения, ведь в Пскове я последний день. В наскоро рожденных планах – посмотреть мемориальную квартиру Ленина (в 1900 году Владимир Ильич провел в ней 83 дня), посетить собор Иоанна Предтечи (был построен в 1243 году, является уникальным образцом новгородской архитектурной школы в Пскове) и решить что-то с билетами до Великих Лук.

Молодой сотрудник музея Ленина жалуется на плохое финансирование, на осыпающиеся пололки и прочие проблемы, которые рано или поздно возникают у заведений, кормящихся за счет государственного бюджета. Я делаю грустное лицо, сочувственно киваю. Благодаря своей роли хорошего слушателя получаю бесплатный билет на экспозицию.

Уже на выходе из музея все тот же сотрудник рекомендует к просмотру частный Музей флота, принадлежащий бывшему морпеху. Дальше события развиваются крайне стремительно. Не успеваю вежливо отказаться (эта тема меня мало интересует), как оказываюсь в соседнем помещении, где бравый мужчина командным тоном требует положить в заранее подготовленную коробку триста рублей и последовать на экскурсию.

Винты от подлодок, водолазные костюмы, какие-то сложные приборы и механизмы, штурвал, рында – конечно, такая страсть к своей профессии и желание создать музей, посвященный нелегкой участи морпеха, заслуживали высокой оценки. Но что я могу поделать, если больше всего меня заинтересовала полувековая жестяная банка от сгущенки, которая побыла в Арктике и вернулась на родину со следами от зубов белого медведя?

Музеи сменились букинистом, где я приобрела книгу по антисоветской пропаганде 1970-х годов. Затем я снова прошлась по знакомым и уже полюбившимся за неделю местам, направилась к собору Иоанна Предтечи. Там я не без удивления обнаружила икону Ефросинии Полоцкой, походила по довольно обширной территории и, присев на лавочку, забронировала билет до Великих Лук. Попасть туда для меня было принципиально важно, потому что отправной точкой, указанной в билете на поезд до Москвы, был именно этот город.

Великие Луки, или как стать пьяницей-рэкетиром

Ненавижу вставать в четыре утра, особенно если такой подъем влечет за собой сбор вещей в освещаемой только слабым лучом восходящего солнца комнате и сопровождается шуршанием многочисленных пакетов и звуками падения каких-то увесистых предметов к недовольству людей, которые до моей шумной злодейской кампании мирно посапывали и которым повезло побыть в Пскове еще какое-то время после того, как я уеду.

Ровный розоватый свет заливает улицу, я перехожу мост, бросая прощальный взгляд на величественный Кром. Прохожу памятник Ленину и останавливаюсь в условленном месте. Автомобиля все нет – опаздывает или кто-то сыграл со мной злую шутку? Паника, звонок в компанию – и вот, через пятнадцать минут после условного отправления подъезжает шестиместный минивен. По пути мы подбираем еще несколько пассажиров и мчим в Великие Луки.

Великие – слово, которое менее всего подходит этому городу, негласной южной столице Псковской области. Да, при Иване Грозном город рос и процветал, здесь была ставка царя во время Ливонской войны. Это был город «красивый местоположением, богатый и торговый, ключ древних южных владений Новогородской Державы», если верить Николаю Карамзину. Петр Великий тоже по достоинству оценил стратегическое значение города, построил мощную крепость, которая, однако, не пригодилась для обороны от внешнего врага. Зато в годы ВОВ она сыграла на руку немцам: красноармейцам пришлось разрушить крепость, чтобы прогнать гитлеровцев.

Я вышла из маршрутки и ощутила стойкое déjà vu. В здании вокзала поинтересовалась билетами до Невеля (наивно полагая, что тут будет получше с транспортом, и я убью двух зайцев), выяснила, что до единственного в мире музея Модеста Мусоргского мне добраться тоже не суждено, после чего вышла из здания вокзала и попыталась сориентироваться в пространстве.

В начале улицы, по которой мне предстояло проделать путь к центру города было кафе-столовая, о котором в Интернетах было написано немало хороших отзывов. Захожу внутрь: большая собака лежит на ступеньке, высунув морду на улицу – я понимаю ее чувства, вонь стоит такая, что еще чуть-чуть и у меня на газах выступят слезы; два алкоголика, позабыв о своей, видимо, не прекращающейся с вечера трапезе, с удивлением смотрят на меня окосевшим взглядом; глаза молодой женщины со спутанными сальными волосами, сидящей в противоположном от пьяниц углу, устремлены в одну точку и выражают полное отсутствие какой-либо мысли. Я ретировалась от греха подальше настолько быстро, насколько могла.

Проспект Гагарина встречает меня «Пятерочкой» (ура, признаки цивилизации) и однотипными хрущевками. Я долго иду вперед, напрасно ожидая изменения пейзажа. С какой-то нежностью думаю о застройке сталинского периода и пытаюсь представить, на что была бы похожа Россия, полностью освобожденная от «излишеств в проектировании и строительстве». Обращаю внимание, что во многих заведениях выбиты стекла и что их заменяют исписанные местными хулиганами листы фанеры. Большая часть кафе и даже обыкновенных продуктовых магазинов (не говоря уже о развлекательных центрах для детей и чего-то в этом духе) была закрыта, о чем гласили таблички или даже прибитые к дверям крест-накрест деревянные доски. Все это выглядело крайне жутко.

Пожалуй, единственное, что стоит посмотреть в Великих Луках, это краеведческий музей, памятник Александру Матросову – девятнадцатилетнему герою, который своей грудью закрыл амбразуру немецкого дзота, и остатки крепости петровского времени. О крепости, кстати, стоит сказать отдельно и предупредить всех, у кого еще останется желание приехать в Великие Луки, что по траве там лучше не ходить, поскольку велика вероятность, что может укусить гадюка.

Мне не хочется рассказывать, как бесцельно я проводила тот день. В какой бы музей ни пошла – он был закрыт по неизвестным причинам. Мне не хочется описывать хамство, видимо, генетически уже отпечатавшееся на подкорке жителей этого региона. Мне искренне жаль умных людей (вроде сотрудницы краеведческого музея, с которой я общалась после осмотра экспозиции), которые всю жизнь проводят в этом убогом месте. Мне жаль молодежь, которая не сможет ничего предложить своему городу и, скорее всего, уедет как минимум в Псков, если не сопьется (что вполне ожидаемо в такой обстановке). И если быть честной, то еще ни один город, который я видела за всю свою жизнь, мне не хотелось покинуть с таким большим желанием, как Великие Луки.

Мое путешествие закончено. Я еду в Москву. Поезд стучит колесами, за окном бегут знакомые пейзажи. Думаю о том, что уже завтра мне предстоит провести первый день на новом рабочем месте, на факультете журналистики МГУ. Но это, как говорится в таких случаях, уже совсем другая история.